Чужая глубина - Страница 47

Первый и второй служители испустили противный верещащий звук, словно северные касатки в период недельной охоты. И только сейчас Кимпл понял, что при их разговоре присутствует четвёртый. И его мнение гораздо важнее их бесполезного сотрясания воздуха и проявлений эмоций. Только кем был тот таинственный соглядатай, бригадир предположить так и не смог. Да и являлся ли этот персонаж живым существом? Утверждать на сто процентов, находясь в Подземье, было невозможно. Обман разума здесь мог таиться на каждом шагу. И охарактеризовать все сомнения можно было одним ёмким словом — Глубина…

* * *

— Ренегат, ренегат, проснитесь…

Крошин сразу же открыл глаза, словно и не спал вовсе. Он уставился на тёмное пятно человеческого очертания.

Послышался едва различимый щелчок, и сырое помещение камеры озарилось приятным светом нетушимой лучины, которая выдавалась глубинщикам в качестве спасительной соломинки и горела в любых условиях. Даже под водой тлеющая палочка умудрялась выдавать слабый искрящийся свет. Изобретение алхимиков вошло в обиход лет десять назад и в тот же день снискало славу среди опытных подводников.

— Что случилось, связной? — зевнув, раздражённо поинтересовался ренегат.

Большой Ух указал на топчан, где должен был спать Кимпл. Лежак был пуст.

Пытаясь быстрее согнать сон, Крошин сильно щурился и осматривал крохотное пространство. Все были на местах, кроме бригадира.

— Это что, какая-та шутка?

— Я сначала тоже так подумал, — с грустью в голосе согласился Ух. — Но потом проверил всё два раза. Бригадира нигде нет!

— Да что тут проверять-то! — возмутился Крошин, сев на топчане. — Грёбанный Кимпл, куда он мог подеваться?

Вжав голову в плечи, Большой Ух, напуганный собственной догадкой, указал на дверь.

— Хочешь сказать, сюда кто-то заходил? Ихтианы? Наш проводник? — уточнил Крошин.

— Кажется да, — поспешно кивнул Гилфрид. — Я вначале подумал, что сплю, и это обычный кошмар… Это был наш склизкий, зеленокожий приятель. Он тихо приблизился к бригадиру, что-то шепнул тому на ухо и увёл с собой. Если не ошибаюсь, даже снял с него оковы…

Про кандалы Большой Ух конечно же соврал. Просто решил приукрасить и без того достаточно неоднозначные обстоятельства исчезновения бригадира.

— Так-так, очень интересно, — потирая крохотные потные ладошки, протянул Крошин. — Гилфрид, ты не мог бы разбудить?..

— Медика? — услужливо предположил Ух.

— Нет, её мы оставим напоследок, — задумчиво произнес ренегат. — А начать, пожалуй, лучше с Хоакима. Ты понял меня, адъютант?!

— Так точно, сэрг! Будет исполнено, сэрг! — едва не взвизгнул от счастья Гилфрид.

Наконец-то, ему улыбнулась удача, и события приняли такой оборот, что, выявив предательство бригадира, он заслужил уважение офицера специального корпуса. Маленькая, но безоговорочная победа. Гилфрид отчётливо расслышал, как его назвали адъютантом. Первое звание в адмиралтействе! Стремительный шаг к успеху состоялся!

Пожелав самому себе удачи в таком важном деле, как служба под руководством ренегата, Большой Ух осторожно приблизился к огромному, храпящему, словно дикий кабан, стрелку и растолкал того за плечо. Члены бригада должны были знать, что в их коллективе появился новый лидер и капитан — сэрг Жуй Крошин.

* * *

Жизнь Михаса напоминала молниеносный полет кометы — зрелище весьма яркое и впечатляющее, но, увы, недолговечное, оставляющее в памяти весьма сомнительные воспоминания, а в конце — полное разочарование. Все, что он пережил, уместилось бы в пару крохотных фраз и несколько протяжных вздохов сожаления.

Глухая деревенька, где родился Михас, больше походила на пристанище бродячих артистов. С десяток дворов и небольшой базар, под завязку набитый приезжими негоциантами. Единственным развлечением здесь были заболоченные поля, где выращивался рьяный рис — пища весьма специфическая, способная вызывать не только урчание в животе, но и продолжительные галлюцинации.

Уже в двенадцать Михас расстался с детством и сел за баранку стального уборщика Рор-8. Посевная, уборочная. Уборочная, посевная. Зимний месяц забвения. И все заново. Посевная, уборочная… Жизнь стала делиться для юноши на четыре сезона, с одной лишь разницей — вначале месяца работы было чуть больше, в конце чуть меньше. В остальном же жизнь в зеркальном мешке состояла из одинаковых дней, недель, сезонов. Скучное, однообразное существование, которое, надо признать, все-таки нравилось Михасу.

Когда ему исполнилось пятнадцать, все изменилось. Юноша впервые узнал, что окружающий его мир гораздо шире и не ограничивается десятью милями болотистых полей и каменной грядой заброшенной стены, разделяющей огромную страну на бесконечные провинции. Поддавшись уговорам приятелей, он плюнул на все и отправился в районный центр.

Брадге встретил его каменными домами, мощёными мостовыми и высокими шпилями вокзала. Город очень понравился Михасу, но ещё больше ему пришлась по душе новая работа. На верфи он занимался ремонтом пыхтящих густым дымом катеров. Вначале было тяжело, а потом он втянулся. Уже после первой рабочей смены мог с лёгкостью определить причину поломки.

Через десять лет Михас доработался до должности старшего механика и однажды решился шагнуть выше — поступить в академию. Но оказалось, что тем, кто не обучен грамоте, в стенах академии делать нечего. Талантливого механика высмеяли и посоветовали больше не тратить зря ни своего, ни чужого времени.

Пытаясь утопить обиду на дне стакана, Михас вернулся на верфь к привычным одножильным двигателям и пронизывающему морскому ветру. И вновь, как это было на болотах, жизнь разделилась для него на равные, бесконечные сезоны. Но надежда совершить что-то значимое затаилась где-то в сердце, в ожидании звёздного часа: Михас знал точно — он наступит. И если не сегодня, то обязательно завтра.